Переправа (75-летию Победы посвящается)

В одно из воскресений октября на берегу реки собралась молодежь местного поселка. Парни призывного возраста догуливали последние дни: вот-вот они должны получить повестки от райвоенкомата для отправки на призывные пункты, а потом и на фронт. Играла гармошка, тренькала балалайка, кружились в танце пары.

Девушки в пляске выбивали такую дробь, что пыль летела из-под сапог. Пели задорные частушки. Мы, мальчишки, таборились вокруг площадки, с завистью смотрели на танцующих и мечтали: быстрей бы повзрослеть.

На другом берегу реки отчалил паром, на нем, кроме деда-паромщика, находился один пассажир. Это была местный почтальон, которую за маленький рост и обаяние все звали уменьшительно-ласкательным именем Шурочка. Она ежедневно ходила за почтой за семь километров в соседнее село, где находилось почтовое отделение.

Женщины, чьи мужья или сыновья были на фронте, радовались встрече с ней (возможно, она достанет из почтовой сумки весточку от мужа или от сына), и в то же время боялись (вдруг отдаст извещение-похоронку). И лишь тогда, когда она пройдет мимо, женщина свободно вздохнет, обернется и спросит вдогонку: «Шурочка, нам нет письма?». У нее на этот вопрос всегда был неизменный ответ: «Ежели бы было – отдала бы».

Сейчас она поднялась на берег. Отыскала в группе Аню Сабуркину и, улыбаясь, вручила ей письмо-треугольник. Та села на бревно, радостно развернула письмо и впилась в него глазами. И вдруг положила его на колени, закрыла лицо руками и залилась горькими слезами.

Это было письмо-завещание от старшего брата, который в первые же дни войны ушел на фронт. Он писал, чтобы домой его больше не ждали, завещал жене Дарье, чтобы воспитала детей достойными людьми, успокоила стариков – его родителей, а его военный трибунал приговорил к расстрелу за … (дальше было зачеркнуто военной цензурой).

Осталась вдовой его молодая жена с двумя малолетними детьми да стариками, родителями Ивана. Много выпало тяжких испытаний на ее долю, и все это надо было выдержать и не сломаться под ударами судьбы. Другие женщины, оставшиеся вдовами, могли получить пособие за погибших мужей, могли иногда сослаться, что их мужья или сыновья отдали жизнь за Родину. А ее мужа расстреляли свои. Утешение находила на работе в колхозе от зари до зари, да в уходе за маленькими детьми.

Прошло несколько лет после Победы. Однажды летом по улице поселка проходил мужчина. Он сильно прихрамывал и при ходьбе опирался на костыль. На левой стороне его пиджака были прикреплены наградные планки, а на правой – нашивки за ранения. Он спросил у прохожего, где живут Сабуркины, и направился к их дому.

Войдя в дом, он представился старикам, сказал, что на фронте воевал вместе с их сыном Иваном.

Сабуркины в поселке были нашими соседями, и сын Дарьи сказал мне, что к ним приехал бывший фронтовик, который воевал с нашим отцом. «Наверное, будет рассказывать о войне, приходи, послушаем»,- сказал он.

Вечером, когда хозяйка пришла с работы, все собрались за столом слушать горестный рассказ гостя.

«Я, – начал он, – ушел добровольцем на фронт весной 42 года, прибавив себе пару лет. Жил в Енисейском районе (где я сейчас проживаю). Охота в тайге и рыбалка на Енисее дали мне, как говорится, крепкое сибирское здоровье. На фронте я попал в отделение вашего мужа, сержанта Сабуркина Ивана, и выучился на пулеметчика.

Однажды, в первых числах 1942 года, наш командир части отобрал группу бойцов, около 40 человек, под командованием взводного - молоденького лейтенанта. Построил нас и сказал, что на Сталинградском направлении идут тяжелые бои, и немцы вот-вот могут захватить Сталинград. Чтобы помочь сталинградцам, мы здесь должны нанести немцам контрудар.

Далее сказал, что наша группа ночью должна форсировать реку, захватить плацдарм на том берегу и обеспечить потом переправу всей части. Река была неширокой, но местами глубокой. Каждый боец группы имел под рукой какие-нибудь спасательные средства для страховки. Я правой рукой держал на плече пулемет, а левой толкал перед собой небольшое сухое бревно.

До берега было уже недалеко, когда я с головой ухнул в какую-то промоину. Пулемет булькнул в воду, а сам я едва выбрался, зацепившись за корягу на дне. Подошел к группе и доложил взводному, что утопил пулемет.

- Как!? – вне себя закричал взводный. – Как утопил? Что мы будем делать без пулемета?! Попрут фрицы утром – нам без него здесь не удержаться.

Далее он подозвал Сабуркина и сказал ему, чтобы отправился со мной к реке, и чтобы я нырял до тех пор, пока не найду пулемет.

- А если не найдет, то расстреляй его там же.

Насчет расстрела он, видимо, сказал для острастки, но на меня его слова сильно подействовали, так как несколько дней назад в воинских частях появился Приказ Верховного главнокомандующего Сталина под названием «Ни шагу назад». Он предписывал немедленно предавать суду лиц, отступивших без приказа, а трусов и паникеров расстреливать на месте.

Несколько раз я нырял в том месте, где утонул пулемет, но все напрасно. Обессилел и вышел на берег отдохнуть. Иван сказал, что он сам попытается поискать.

Смотрю, он выходит из воды пустой, а в голове у меня гнездится только одна мысль: «расстрел на месте».

И тут меня, словно какая-то пружина подбросила вверх, и я бросился бежать вниз по реке вдоль берега. Слышу – Иван кричит: «Большаков, стой! Куда ты?». Но этот окрик еще больше меня подстегнул, в голове только одна мысль – не попасть бы фрицам в лапы. Услышав незнакомую речь, бросился в воду и некоторое время брел по реке.

От усталости кружилась голова, хотелось лечь и уснуть, ни о чем не думая. Еще гуще начался лесной массив. Я бросился под куст и провалился в небытие. Проснулся, когда солнце уже припекало. Одежда на мне просохла, я снова побрел по лесу. Бежать уже не было сил.

За спиной – видимо, на нашей переправе – гремела канонада. Там, конечно, начался бой, а я все брел по лесу, как сомнамбула, спотыкаясь на каждом шагу. Сильно терзал голод.

Следующую ночь провел тоже под кустом, подстелив под бока несколько веток. Проснулся, когда почувствовал, что кто-то тычет меня палкой в бок.

Открыл глаза, стоят передо мной двое мужчин. Один толкает меня стволом винтовки в бок, другой, у которого на плече висел немецкий автомат «шмайсер», властно сказал: «Встать! Руки вверх!». Обыскали, но ничего не нашли, кроме красноармейской книжки, которую удалось сохранить - она была завернута в кисет из мягкой кожи (привычка рыбаков на Енисее). Повели с собой.

Долго шли по лесу, пока не пришли в расположение партизанского отряда. Командиру отряда я все рассказал начистоту. Тот сказал мне, что, когда они соединятся с частями фронта, я должен предстать перед военным трибуналом, и меня будут судить как дезертира, а пока я буду находиться в отряде.

Сначала ко мне все относились с недоверием, но после того, как я принял участие в нескольких боевых операциях и открыл счет уничтоженных врагов, отношение ко мне стало меняться. Стали больше доверять. Был ранен. Рана была сквозной, в мякоть левой ноги, и зажила быстро.

Весной 1943 года, после Сталинградской битвы, началось наступление наших войск почти на всех фронтах, и мы соединились с регулярными войсками нашего фронта. И случилось, что мы соединились с той частью, в которой я воевал с Иваном.

Встретил бывшего взводного, который командовал нашей группой при той переправе. Но он был уже не лейтенантом, а рядовым бойцом. Он и рассказал, что та группа почти вся погибла, спаслось всего четыре человека – он, Иван и еще два бойца.

Его с Иваном судил военный трибунал. Он был разжалован в рядовые, а с Иваном получилось хуже. Его все обвинили в гибели группы. Как он, мол, позволил дезертировать предателю, который, якобы, специально утопил пулемет, чтобы легче было перебежать к немцам, а там и выдал всю группу.

На вопрос трибунала, почему не расстрелял предателя, как приказывал взводный, Иван ответил, как показалось, дерзко: «Я вам не палач». Судьба Ивана была решена. Ему разрешили написать домой прощальное письмо.

Меня тоже судил трибунал, но, видимо, мне помогли мое несовершеннолетие и защита командира партизанского отряда. Я был отправлен в штрафбат. Воевал, освобождал Белоруссию. Под городом Калинковичи был тяжело ранен – раздробило ступню правой ноги. Долго лежал в госпитале. Кровью искупил вину перед Родиной.

Уже дома встретил день Победы. Но все эти годы меня не покидало чувство вины за гибель Ивана. Знал, что он был призван Ермаковским райвоенкоматом, вот через него-то и разыскал вас. Судите меня, казните, этот крест предстоит мне нести до конца».

Гость закончил горькое повествование военных лет. в комнате наступила тягостная тишина. Хозяйка, которая во время рассказа часто вытирала глаза платочком, встала, подошла к рассказчику, приобняла его за плечи и тихо сказала: «Не вините и не казните себя. Ведь война же была. А за память об Иване большое вам спасибо».

Этим как бы была подведена черта под горьким событием, произошедшим во время войны. На следующий день гость уехал. Хозяйка и ее дети проводили его до парома, пожелали счастливого пути.

Давно не стало Ивана, но род его продолжается. В Кызыле (Тува) проживает его сын Дмитрий, а в Абакане живет с семьей дочь Тамара. Иногда с ней перезваниваемся, вспоминаем наш поселок, расположенный в тайге на берегу горной реки с певучим названием Оя, которая впадает в Енисей.

Вспоминаем далекое военное босоногое детство, те места, где осталась большая часть души. Наших земляков, которые добывали Победу, и тех, которые не вернулись с полей сражений.

У Тамары не вернулся совсем еще молодой дядя Семен (брат отца). Мой же дядя Алексей, любимец семьи и всей родни, почти со школьной скамьи ушел на фронт. Окончил офицерское училище, воевал в Украине и погиб при освобождении города Кировограда 5 декабря 1943 года.

Нельзя их забывать! Никогда. Честь им и слава! Вечная память!

На снимках: речка Оя

{gallery}2020/6_11.02.2020/6{/gallery}